Мать, Соледад Моралес, умерла от сердечного приступа незадолго до появления первых новостей о злополучной вакцине.
Отец, загадочный человек, статус неизвестен.
Томас (статус неизвестен) и Хорхе (мёртв) Моралесы, Аделаида Алонцо (мертва) – братья и сестра.
Эктор Флорес, супруг, Эстелла и Деметри Флорес, дети, сгинули без вести в карантинной зоне.
Миссис Ричардс, она же Старая Кляча, второстепенный персонаж и попросту гадкая женщина.

Соль Моралес – истая католичка; воскресные походы под кров святой, горячее покаяние сердца пред бесконечной мудростью облачённого в сутану священника, неумолимое крещение всего выводка по мере появления, молитвы Деве Марии – дело обычное и непреложное, необходимое для индоктринации потомкам. Когда ей говорили: «Развод!», она поджимала тонкие губы и неодобрительно качала стремительно седеющей головой: «Неприемлемо, дурно, против воли божьей»; даже если муж поднимал на неё руку, повышал голос или уходил в подполье запоя. Даже когда оный, громко хлопнув дверью, так и не соизволил вернуться.
Дочь нелегальных мигрантов, переправившихся через границу в бесконечных поисках абстрактного счастья и куда более материальных средств к существованию, промотавшихся по Штатам несколько месяцев и в конце концов выловленных и депортированных на историческую родину, она с рождения угодила в сети системы – фостерный опыт, в конце концов, надо было нарабатывать. Пройдя сквозь многочисленные фильтры школ и приёмных семей, раздразнившись мелкими и эпизодическими заработками – на большее одиночка без специального образования, конечно, рассчитывать не могла, - не иначе как с божьего благословения выплыла из бушующего океана взрослой жизни в тихую гавань мексиканского мини-гетто, раскинувшегося под небесами Далласа и давно сумевшего внедриться в единую плоть города благодаря ряду широкого спектра сомнительности махинаций, за большинство из которых энтузиастам светил курорт по ту сторону решётки. Соледад, впрочем, непосредственно в беззаконии участия не принимала: благополучно выскочила замуж за такого же, как она, привнесённого извне чикано^[1], осела в душном многоквартирном доме, обзавелась сонмом знакомств и усердно принялась за продолжение рода.
Томми говорит, что помнит отца, и это немудрено: он старше их всех и застал то далёкое время, когда в волосах ма не имелось ни единой белой пряди. «С появлением Тома и они появились», - хмыкала обыкновенно Соль, но хмыкала ласково и беззлобно; материнская любовь прощает многое даже самому отпетому сорванцу. Папаша, если верить сему шалопаю, обыкновенно бродил по дому без майки, с пивком и дымящейся сигаретой, матерился как в последний раз и заботливо раздавал тогда ещё единственному отпрыску затрещины в общеобразовательных целях; Томас сопротивлялся как дьяволёнок – он вообще такой, ни в чём не уступит, если не захочет, - за что получал добавки, но мятежный дух так просто не сломишь.
Для Бониты Моралес отец – облачко слухов и шепотков, притча во языцех для соседей, одна расплывчатая фотография и скоп чужих воспоминаний. А вот мать – это всё; хриплый голос, повествующий о сотворении мира и людей, шершавая рука, щупающая горячий лоб в пылу гриппа, шаги, теряющие лёгкость непозволительно быстро; сказки на английском с вкраплением витиеватых испанских фраз, рассказы о далёкой Мексике, видеть которую Соледад, конечно, не могла. Судьба может распоряжаться как хочет, но если у ребёнка найдётся взрослый, готовый взять его за руку и объяснить, почему монстра в шкафу бояться не нужно, то память о детстве у счастливчика останется самая славная. В любом случае ущербности ввиду неофициального положения неполной семьи она никогда не чувствовала и к отсутствию пресловутой мужской руки претензий не имела: если что-то подобное требовалось, разобраться с обидчиками или задать трёпку самой девочке могли старшие братья; они, можно в том не сомневаться, и задавали.
Родной дом – квартирная клеть, телевизор в гостинке, где по ночам спит на диване мама, и радио на кухне; людей всегда много, одиночество не затягивается слишком надолго: то соседки по этажу приходят поглядеть за мелкими, то старшие возвращаются из школ вместе с приятелями, то сама Соль накрывает на стол и зовёт гостей; что удивительно – на отсутствие личного пространства никто не жалуется, а эпизодически всплывающая надобность в вынужденном остракизме отдельной комнаты (например, если одного из детей ветрянка разберёт) воспринимается как наказание, от которого и пореветь не стыдно. Хотя, конечно, стыдно, братья на смех поднимут. Покуда младшее поколение резвится вокруг, взрослые обсуждают собственные проблемы, сетуют на усложнение правил перевозок и излишнюю прыткость полисменов, клянут судебную систему и строят на будущее планы, в которых тюрьме обязательно найдётся местечко, если не держать нос по ветру; обсуждают и не замечают, как их повадки, мировоззрение и жизненный опыт накрепко оседают в детских головах и задают тон повествования в играх. «Сегодня я – курьер, а ты - коп», - велит Аделаида, но Бонни ни за что не хочет быть копом; сходятся на том, что они обе перевозят запрещённое, а коп – это ма. Ма остаётся не в курсе.

Начальная школа остаётся позади, начинается волынка со средней; первые упоминания происхождения Бониты начинаются именно здесь. «Бонни Моралс! Что за имя для латинос?» - фыркают одноклассники, решившие попробовать на вкус новоиспечённую сверстницу. Они коверкают испанскую фамилию на американский лад, и это ужасно не нравится Бонни, но виду она не подаёт: «Подумаешь, вас родители из свинарника усыновили, и ничего, в школе вот учитесь». Короткие, как вспышки молний, стычки для неё на этот период времени суть дело привычное, и она не брезгует рукоприкладством и острыми словечками для особо зарвавшихся; зато пренебрегает, и чем дальше – тем серьёзнее, домашним заданием. Ей некогда: надо посидеть с сестрой, убраться дома, приготовить еду, если мать о том не позаботилась, посидеть за несколько центров с соседскими отпрысками; всё ж выручишь пару долларов за неделю, и семье полегче. Томас и Хорхе чаще и чаще пропадают на улице, возвращаются когда при деньгах, а когда при синяках; однажды Томми заявляется не один, а с полицейским: коп выносит матери предупреждение, а её первенец по результатам получает такой нагоняй - вспомнить страшно. Впрочем, едва ли стихийного проявления законности в рамках их маленького мирка достаточно, чтобы послужило надёжным оберегом от поведенческих ошибок.
С горем пополам выводок Моралесов постепенно оканчивает школу. О продолжении обучения речи, разумеется, не ведётся – некогда и не на что; финансы их скачут вокруг нуля и захватывают и положительную, и отрицательную оси. Когда Хорхе подхватывает воспаление лёгких, Соледад влезает в долги, выплачивать которые им всем предстоит ещё долго. Бонита устраивается работать посудомойкой, затем к вящей радости семейства эволюционирует до официантки, но положение дел её ошеломительный карьерный рост изменяет мало. Чтобы покрыть расходы на лекарства, Томас окончательно уходит в криминал. «Вообще-то я давно этим занимаюсь», - признается он много позже, - «но только сейчас говорю». Бонни спрашивает, можно ли и ей пойти по его стопам – всё-таки братья – кумиры для младших сестёр, - но он решительно качает головой. Не сейчас. Если сцапают, должен остаться кто-то, кого подпольная возня не замарала. Соль блаженно пребывает в неведении.
Годы идут, послужной список Бониты растёт, круг знакомств Тома и Хорхе раздаётся вширь всё стремительнее. Блюстители порядка закручивают гайки всё туже, трудолюбивые пчёлки мексиканского розлива проявляют невероятную изобретательность в, с позволения сказать, бизнесе; голь на выдумки хитра, как говорится. Прибыли растут пропорционально рискам, и Хорхе срезается первым: взят под стражу за избиение добропорядочного белого мальчика, даром что последний кое-кому кое-что вовремя не передал, за что, собственно, и поплатился. Соледад закатывает глаза и молит бога даровать блудному сыну прощение; демиург молчит, судья выносит приговор с учётом всех возможных смягчающих, буйный чикано отправляется на исправительные работы. Бонита исправно посещает церковь вместе с матерью, глядит на блаженный лик Марии и задаётся вопросом, не грозят ли Хорхе – им всем – вечные муки. Если и так, похоже, что кто-то не в меру продуманный начинает оные загодя.

Заключение Хорхе внезапно открывает Томасу дорогу в мир больших махинаций: метка пострадавшего в схватке с Фемидой служит надёжным проводником, а изощрённый ум Томми довершает метафоричное резюме и служит вишенкой на торте для новых боссов. Сквозь руки старшего пройдёт немало краденого, добытого из-за границы без соответствующих бумаг и наспех сделанного в подвалах огнестрельного, прежде чем он потянет за собою сестрицу, и с первой удачной сделки он закусывает удила и рвётся в бой.
Аделаида выходит замуж за дальнобойщика и уезжает из Техаса в Висконсин, откуда шлёт фотографии первенца, славной горластой девчонки. Хорхе выступает в бизнесе-в-кавычках наравне с братом и считает, что обрёл своё место в мире. Бонита заделывается курьеров при пиццерии и на казённом мопеде колесит по Далласу, радуя заказчиков вкусной едой и заодно высматривая улочки потише, потемнее да попустыннее, чтобы Тому было где укрыться, если совсем припечёт. Долгие уговоры взять в долю и её – мать совсем плоха, едва передвигает ноги и уже не может работать, Ади просит выслать ей немного денег в долг, - плодов пока не приносят – до поры до времени.
А затем Томас знакомит её с Эктором Флоресом, чудным винтиком скрытой системы, построенной приезжими латиноамериканцами под крылышком матери Америки. Эктор некрасив, нос его смотрит на бок, а уши явно ломали не по одному разу каждый, но в груди его бьётся храброе сердце, и он отчаян во всём, чего касается: и на деле выкладывается до упора, себя не жалея, и, отдыхая, веселится, покуда не упадёт. Смешливая сдержанность Бонни умело гармонирует с буйным нравом её ухажёра, Томми, нашедший в Эко верного товарища и родственную душу, только рад зреющему союзу, а Соледад, даром что и при старости отличающаяся отменным зрением, всё никак не разглядит за тоненькой ширмой неправдоподобных объяснений подлинную природу заработков своих детей. Со свадьбой не затягивают.
Лучшее качество для обитающего в недрах баррио^[2] – знать, когда рот следует держать на замке; этим искусством Бонита овладевает в совершенстве. Спорить с мужем на людях – недопустимо, всякое начинание Эктора при свидетелях горячо поддерживается, и ему одному достаются самые сладкие улыбки; но стоит им уединиться, и милая супруга даёт языку волю: и обругать, и прокомментировать неправильное решение, и просто поддразнить забавы ради она не постесняется. Ответные санкции следуют по умолчанию – подшучивание над женой Эко возводит в ранг национального вида спорта, лёгкие словесные перепалки вне зоны досягаемости общественного мнения служат приправой их своеобразному образу жизни.
С разрешения благоверного Бонни вступает в миниатюрную латино-мафию. Ей не доверяют пока ни формирования клиентской базы, ни участие в жарких «чёрных» торгах, но запускать по городским артериям патогенные клетки из свёртков тогда, когда покупатель не желает самолично отрывать зад от дивана, уже определённый прогресс; чтобы кружащие вокруг стервятники в форме не проявляли излишнего к ней интереса, по указанию Эко она делит доход с теми из полицейских, кто в доле и готов закрыть глаза на метания по Далласу отдельно взятой чикано; пресловутая капуста сменяет хозяина и запускает радужную карусель подельничества, и когда Бонита протягивает купюры, руки её не дрожат.

Разом и тяжело сваливается с болезнью мать: больное сердце и слабые сосуды приковывают Соль к жалкой горсточке квартирных квадратных метров; Бонни рожает первенца и на полгода выходит из крупной игры. Чтобы продержаться, Томас ищет новые контакты вообще и надёжные пункты продаж в частности, Эктор после многочисленных танцев с бубном пристраивается на вполне официальную должность при автомастерской и долго ещё хвастается страховкой. «… себе ею подотри, шоколадный мой», - ласково парирует Бонита. Она не завидует, ей некогда: у младенцев свой распорядок дня, и подстраиваться под него приходится окружению.
Погрязнув в долгах – для теневых коммерсантов у них огорчительно мало средств к существованию, - семейство выплывает с превеликим трудом. Ма не становится и уже не станет лучше, у Деметри оказывается слабый желудок – питание для него приходится выбирать из дорогих, а кушать ему хочется постоянно. Бонни мечтает о колледже для сына и персональной сиделке для Соледад, но кошелёк её пустеет, стоит только заглянуть в супермаркет, и Эктор, как грозовая туча, день ото дня всё мрачнее. Она расчехляет припасённый арсенал женских хитростей и растягивает над головами родных шелковое покрывало заботы; у Девы Марии украденная улыбка да хорошее настроение, незыблемое и вечное, будто эллинское изваяние из мрамора, делаются верными спутниками женщины; у неё огромная свита из безобидных шуток, забавных историй и меню настолько роскошного, насколько то позволительно при самых минимальных затратах. Стонет, потирает колени измученная Соль? Растопи на водяной бане прополис, намажь на больное место и замотай полотенцем, непременно полегчает. Эктор шепчет на ухо ночью, что может в любой момент потерять работу? Успокой и скажи, что выпутывались и не из такого дерьма, а потом заставь забыть о проблеме неким универсальным способом, приятным им обоим; ах да, наутро накорми его шоколадом, шоколад помогает вырабатывать гормон радости, как там он называется? «О, эти милые дамские штучки», - хихикает иной раз повеселевший Эко, и Бонни не удерживается и пошлит на тему штучек мужских.
Покуда ломаная их доходов проходит в различных направлениях ноль, чета Флоресов заводит второго ребёнка; клепать бедноту, в конце концов, дело нехитрое. Чтобы приятная глазу зелень задерживалась у них подольше, Эктор и Томми переходят на новый преступный уровень, и постепенно в пределах баррио формируется маленькая и шустрая, как болезнетворный микроб, группировка с амбициями и зачатками творческого подхода. Постепенно Бонита знакомится со всеми участниками, и дом её, разумеется, открыт им всем; гости приводят детишек, старики подтягиваются сами, и за узуальным гомоном страждущих поиграть в войну или обсудить политику кроются тихие обсуждения дальнейших планов на хищничество. Дамоклов меч правосудия, зависший над их головами и, признаться, изрядно напрягающий муравьями снующих под ним людишек, изрядно покрывается пылью. Бонни ходит в церковь по выходным и убеждает мужа крестить Эстеллу как можно быстрее, ибо таинство сие богоугодно; Эко ехидно интересуется, считает ли его суженая богоугодным торговать оружием и перевозить «травку», и после коротких размышлений Бонита кивает – да, мол, она считает именно так. Быть может, мы все тут заправские грешники, но тогда не было бы ни единого праведника, а то, что хорошо для семьи, хорошо и для высшего.
Бонни впрягается в беличье колесо подработок, отыскивает место приходящей прислуги – и вступает в первый из многочисленных инфернальных кругов. У неё почасовая оплата, и за короткий световой день нужно успеть обойти пять-шесть, иногда и больше квартир и домов, прибраться, приготовить еду, выгулять псов и накормить кошек, совершить рейды в ближайшие химчистки, убедиться, что одежда отстирана и пуговицы не пострадали… А ведь ещё хозяева, кладези бесценных нравоучений и подчас совершенно неадекватной реакции на молодую латиноамериканскую женщину, коей волею судеб нужно платить. Некоторые из них ведут себя, мягко говоря, странно (мужчина с Мейпл-авеню не выходит из дома, но запирается на чердаке всякий раз, как Бонита переступает порог), некоторые забавны, большинство – слава всевышнему! – если и натыкаются на неё, то предпочитают игнор; но попадаются и воплощения чистого зла. У Лейксайд-Парка обитает миссис Ричардс, старая бестия с фигурой сухой, как жердь, и глазами цвета спёкшегося летнего неба; у миссис Ричардс живут милейшие мопсы, которые хоть и срут иногда на кухне, но в целом ведут себя порядочно; сама же кляча не упускает ни единого повода для бесконечных придирок, а потом катает простыни переполненных восклицательными знаками жалоб. Бонни старается пропускать многочасовые песни про чёртовых понаехавших-тут-латиносов мимо ушей, однако престарелая дрянь остро затачивает копья поношений и промахивается реже, чем персонажи Клинта Иствуда в фильмах про ковбоев. Вскоре одна мысль о предстоящей работе бок о бок с Клячей травит Боните нутро.
Апогей истории с миссис Ричардс приходится на третью, неудачную беременность Флорес. Томми едва не попадает в тюрьму - один из продажных копов внезапно оказывается копом под прикрытием, даром что с окончанием перфоманса вынужденно поспешил и слой компромата нарастил недостаточно плотный; распсиховавшийся Хорхе решает вопрос грубой силой и по итогам отправляется зализывать раны в клубе по интересам на Уэст-Коммерс-стрит^[3]; обо всём прознавшая Кляча капает на мозг своей персональной горчичной до тех пор, пока ей не удаётся довести нашу героиню до белого каления – событие доселе небывалое, и отметить его Бонни решает с размахом: какую затрещину она залепила старой суке, до сих пор сердце радуется. Сука, впрочем, тоже не лыком шита и рассыпается ворохом жадных претензий, даже строчит в газету объёмную иеремиаду, правда, без имён и лиц. Административный штраф, на погашение которого уходят все отложенные на школьные нужды сына деньги Флоресов, добивает Бониту, и, когда доблестные полисмены приходят допрашивать её по делу Хорхе, женщина уже на полпути в больницу; стресс приводит к выкидышу.
Падение на дно социального колодца вышибает из неё дух и умерщвляет стремление к жизни, прописанные белохалаточным душеспасителем таблетки слишком дороги, а Соль считает, что лучше миндаля и морепродуктов от депрессии ни одна пилюля покамест ещё не сработала. Бонни равнодушно жуёт орехи и размышляет, как лучше сказать детям, что младший братик к ним больше не придёт и что в следующем году Деметри придётся донашивать старую одежду. Впрочем, она всегда может сшить ему новую из теперь уже не нужных рубашек Хорхе, ей нетрудно. Сложнее справиться с отчаянием, чёрной петлей свернувшимся вокруг шеи, и утихомирить огнём полыхающую в груди злобу; жажда мести раздирает её на части, недосягаемость Клячи проливается спиртом на свежую рану и будит томительными ночами; Эктор, чуя неладное, убеждает с судом Линча повременить. «Сейчас на нас смотрят, подожди, пока всё поутихнет», - советует он, и Бонита, конечно, прислушивается: она отчаянно жаждет сомкнуть пальцы на горле миссис Ричардс и наблюдать, как по песчинке ускользает пульс старой дряни, но Метри и Эсти нужна мать, а Эктору – жена. Даст бог, она, Бонни, своё тоже получит; и она получает.
Годом позже уходит Соледад – тихо и чисто, как того заслужила. На похоронах Деметри спрашивает, присмотрит ли теперь ба за младшим братом, и Бонита клятвенно заверяет, что ещё как. Ей впервые доверяют обработку клиентов – речь, очевидно, не о лицевой стороне её доходов, - и Флорес проворачивает ряд удачных миниатюрных сделок к вящему удовольствию всей семьи. Томас хвалит её, и Бонни расплывается в гордой ухмылке; заслужить доброе слово от старшего многого стоит. Очередной виток незаконной торговли выносит её к Трею Коффину, и Бонита подбирается к нему осторожно и с почтением, не перегибая палку и не позволяя назначить цену ниже заданной наперёд, её предложения редки и носят исключительно обоюдовыгодный характер, а товар хорош, если не вникать в детали – чем не повод к сотрудничеству, способному облагодетельствовать их обоих?
И, казалось бы, живи и радуйся, но
каждый день адский босс заглядывает ей в декольте,
появление людей в форме не сулит ей ничего, кроме мелких либо фатальных проблем,
каждый третий недовольный клиент всегда знал, что от латиносов ничего путного не дождёшься,
вчера её дети играли во взрослых, Метри был за начальника, а Эсти выпала роль подчинённой; «Ой, я не могу больше мыть посуду, у меня ручка болит», - притворно говорит она, а Метри делает вид, что злится, и кричит: «Работай, чикано, иначе я выгоню тебя на улицу».

Анонс чудо-вакцины, божьего дара для смертных и объекта номер один для мошенников всех мастей и способностей, поначалу проходит мимо баррио – кто знает, что опять придумали американские учёные, люди серьёзные слухам не верят и трудятся на благо великой зелёной мечте. Известия, однако, вскоре начинают будоражить и Флоресов: низвергаясь с экранов телевизоров, проползая со строчек утренних газет и сводок радио-новостей, информация о результатах тестирования запускает в умах страждущих скрупулезный анализ данных и голодные мысли о подражании, способном дать золотые плоды; даже самый низкопробный суррогат возможно продать на волне ажиотажа, что говорить о подделках более качественных. Нагреть руки на извечном стремлении человечества к бессмертию – идея не из оригинальных, зато надёжна, как гранит могильной плиты. Эктор категорически против и не участвует, Томас рискует, нарывается за переодетого полицейского и воссоединяется с братом на Уэст-Коммерс-стрит. Рынок услуг, «чёрных» особливо, уже поделили и без них, так что просим на выход.
Когда ВКЗ получает статус ширпотреба, Бонита пересчитывает собранные для первенца деньги и покупает обоим детям возможность прожить без несварений, лихорадок и болезней костей; у Деметри всегда был слабый желудок, а Эстелла что-то уж часто простужается. Эктор, трудоустроенный официально и почивающий на мягком ложе страховки, получает свою долю счастья бесплатно; Хорхе прививают на средства фонда поддержки заключённых, Томас отказывается от беспрецедентной щедрости в силу скверного нрава и своеобразного чувства юмора; Бонни батрачит диспетчером, у неё каждый вечер прихватывает шею, но если заплатить ещё и за неё, придётся опять влезать в долги. В конце концов Эко не выдерживает и приносит откуда-то пресловутую пригоршню долларов, не просит – приказывает пройти процедуру не откладывая, а Бонита – Бонита не спорит. Она принимает деньги и на следующий день демонстрирует пластырь на предплечье, потирает руку и бурчит недовольно, что потратила почти две сотни впустую и что у неё и раньше всё было хорошо. «Сто восемьдесят баксов – и за что? Вообще результата не вижу», - говорит она Эктору, и не лжёт, ибо ни за какой вакциной, разумеется, не ходила, а лишние деньги в хозяйстве не помешают. Отложим Метри на колледж, например. Аделаида присылает фотографии своих детей и хвастает, что в их семье тоже привиты все. Считающие себя счастливчиками, эти люди своими руками роют себе могилы.
Как и прочие, Флоресы до последнего не знают о подлинной сути ВКЗ. Как и прочие, радуются наступившим переменам и подумывают над тем, не поздновато ли запустить в оборот липовые вакцины; велика опасность быть пойманным за нечистую руку, конечно, но какой можно собрать урожай! На зов правительства они не откликаются, к карантинным зонам, мимикрировавшим под экспериментальные лаборатории, до поры до времени не подходят и на расстояние выстрела; а когда первые тревожные слухи достигают их ушей, не разобравшись толком в происходящем, напуганные возможными побочными эффектами (никто и предположить не мог стопроцентную смертность среди привитых), они сами спешат на убой. Признавшаяся в халтуре Бонита остаётся дома, Эктор с детьми спешит в городской центр в надежде получить задаром медицинскую помощь, но получает смерть; месяц спустя от инфраструктуры и иерархии власти остаются дымящиеся угли, а вестей от них так и нет. Бонни уже знает, что от ВКЗ спасения нет, и не ждёт их возвращения.
Она расчищает дорогу домой, убирает всех, на пути ей попавшихся, либо скрывается, если врагов слишком много; безумные чудовища, заполонившие город, вызывают у неё отвращение и страх, близкий к ужасу, и, замахиваясь где-то подобранной арматуриной, она не мешкает ни секунды и не корит себя: отождествлять монстра с человеком неверно в корне, люди погибли, а то, что пришло им на смену, на жалость претендовать уже не может. 
В обрамлении расцветающей анархии Бонита Флорес берёт своё. Путь до Лейксайд-Парка отнимает день и ночь, петляет по залитым мраком улочкам, уводит в подвалы; отыскать нужный адрес для того, кто знает, куда идти, проще простого. У Бонни нет ключей, но Кляча, к счастью, живёт на первом этаже, а выбитое окно способно привлечь только зомби, но никак уже не полисменов. Миссис Ричардс бесплодно бьётся о дверь в ванную, она залита собственной кровью и исходит душком; завидя Флорес, идёт в атаку, но против лома, как говорится, приёма нет. Умная старуха оставила мопсам достаточно корма, чтобы псинки дожили до визита старой знакомицы, так что, покуда Бонита пережидает в логове несколько дней, голодать ей отнюдь не приходится.
Около двух-трёх недель в составе крошечной группки латиноамериканцев, уцелевших в огне пандемии и избежавших последующих метастаз матери нашей анархии, женщина бродит по гниющим останкам Далласа; оторвавшись в результате несчастного случая от товарищей и так и не сумев отыскать в дальнейшем их след, выходит на дорогу одна – кочует бессистемно, бездумно, направляясь туда, где ей чудится пропитание или тепло, или убегая от опасности; как животное, не как здравомыслящий венец эволюционных метаморфоз, и одиночество прижимает её к земле. Отдавшая сердце и душу семье, утеряв её, она обезличена и низведена до ничтожности, в её странствиях нет цели и смысла, поскольку нет их и в её существовании. Скорее на автомате, нежели по размышлениям, Бонни находит уцелевший ломбард Трея Коффина, его самого и его, с позволения сказать, стаю; получает в конуре своё место, когда сдаёт лидеру местоположение нескольких тайников с оружием и патронами; их немного, конечно, что-то забрали уцелевшие нелегалы, что-то испарилось в воздухе по воле провидения, но в условиях жёсткого дефицита синицей в руке брезговать определённо не следует. Что ценнее, находит человеческое общение, каких-никаких товарищей, пусть даже и по несчастью, но в равной мере нуждающихся в помощи. Опекая, на свой лад, обступивших её мародёров, ничем от них по сути не отличающаяся, балансирующая на грани отчаяния и злобы, ледяного оцепенения и пуховых объятий депрессии, она иногда забывает о будущем, в коем ни единого просвета не видно, или об Экторе, или о детях, или о старой квартирке в баррио; уже за это одно Бонни искренне благодарна Трею. Он, верно, сделал из неё кого-то другого, кого можно посадить на цепь и кто тому не воспротивится, но мир изменился, и Бонита Флорес меняется вместе с ним.

[1] Чикано - американцы мексиканского происхождения.
[2] Баррио - испаноговорящие кварталы в США.
[3] Здание окружной тюрьмы в Далласе находится по адресу Уэст-Коммерс-стрит, 111.

ИНВЕНТАРЬ:
В своё время Флорес притаранила стае несколько винтовок Ruger Mini Thirty и одну оставила при себе; пачка из 20 патронов также имеется. С доапокалиптических времён нежно облюбовала малогабаритный Kel-Tec P-11, который и держит при себе (тип кобуры - поясная); патроны, правда, на исходе: десяток в магазине да десяток в скрытой пачке, для современных реалий весьма негусто.
Из имущества наличествуют несколько комплектов одежды (обезличенный и до абсурда практичный шмот из ближайшего магазина), персональный туристический матрас и даже – экая роскошь! – тёплый шерстяной плед, а также украденную у Клячи аптечку (немного обезболивающего и жаропонижающего, какая-то выписанная на имя миссис Ричардс дрянь для больных суставов, йодный карандаш, пинцет, тюбик медицинского клея, горсточка пластырей, упаковка аспирина, жирный питательный крем для кожи). Мыло, шампунь, зубные принадлежности и кружок изоленты завершают список её немыслимых богатств. Весь скарб хранит на обжитом псарней складе и методически, в меру сил охраняет от желающих поживиться за счёт ближнего. Тёплая одежда присутствует в единственном экземпляре, куртка чуток великовата, зато оставляет возможность надеть под неё дополнительный свитер.
Мобильный набор сформировала ещё дома и впоследствии расширила совсем незначительно, однако старается почаще его обновлять. Обыкновенный рюкзак содержит бутылку воды, маленькую упаковку полежавших и слипшихся сухофруктов и твёрдый аки кирпич батончик по типу сникерса (срок годности, возможно, уже истёк, но Флорес верит в потенциал сего кушанья), набор для шитья (моток чёрной нитки, пара иголок и маленькие ножницы), практически пустой тюбик хозяйственного клея, фонарик на батарейках, зажигалку, пачку сигарет, швейцарский нож из тех, которые до светопреставления можно было купить в любом супермаркете, несколько тряпок, бывших в прошлой жизни носовыми платками, опционально появляющиеся элементы личной аптечки и – обязательно! – патроны. С ухудшением погодных условий добавляется пара водонепроницаемых носков и перчатки. Из прочих аксессуаров: счастливая обладательница резинок для волос, гигиенических салфеток (антисептические, частично высохшие, входят в их число) и модного когда-то браслета из паракорда, коим не воспользовалась, хвала богам, пока ни разу. Документы (а заодно несколько фотографий семьи) также носит при себе, деньги/пластиковые карты/ парфюм/косметику и прочее давно позабыла и сейчас не использует, из украшений признаёт цепочку, на которой коротают время католический крестик и обручальное кольцо, и золотые серьги-колечки.

ДОПОЛНИТЕЛЬНО:
Второе имя Бониты – Соледад, в честь матери.
Бонни сохранила веру в бога, протащила её сквозь нестройные ряды заражённых и разграбленный Даллас, однако следует понимать, что вера её – с кулаками, и потуги совести не обезопасят её от поступков, за которые обыкновенно предлагается геенна огненная.
«Учи английский», - заклинала Соль, - «будущее за теми, кто знает английский». Бонита не пропустила совет мимо ушей: и английский, и распространённая среди её окружения вариация испанского для неё суть родные языки; при том говорит со специфичным, достаточно комфортным для слуха акцентом обитателя гетто, сумевшего найти своё место среди американцев.
Её познания в медицине и навыки оказания первой помощи находятся на уровне «Если защемило шею, то поможет компресс из мёда и сырого картофеля». О лечении народными способами может рассказывать долго и обстоятельно, а в настоящих препаратах разбирается слабо: отличит, конечно, снотворное от слабительного, но не более того.
Отношение к Коффину и его подопечным двойственно: с одной стороны, это её небольшой и взрывной конгломерат, считаться с интересами которого жизненно необходимо и особого неудобства не составляет и среди которого отыскиваются подчас заслуживающие внимания адепты; с другой, нездоровая атмосфера явственно ощущается, и отстаивать в кругу, м-м-м, союзников свои права Бонита морально готова и чего-то недопустимого в том не видит. Иными словами, и утешить ласковым словом, и стукнуть палкой по лбу она одинаково расположена – сложись только обстоятельства.
Грабит, лиходействует, стихийно буянит или держится в безопасной стороне наравне с прочими, наблюдает за самопальными боями порой даже с любопытством; в зависимости от того, пребывает ли она в горе или в ярости, получает от смертей на арене удовольствие (наверняка ведь до всех ужасов работал «белым воротничком», пировал каждый день и с жиру бесился, пока мы монетки считали!) или лицезреет сие действо с чувством глубокой и неоспоримой вины. На останках рухнувшей цивилизации чердаки протекают, наверно, если не у всех, то у многих, и Бонни исключением не стала.