Norah Letitia Flynn » 35 лет, 03.05.1972, Кордова, штат Аляска, США;
местная, некогда надолго покинувшая родной город и совсем недавно вернувшаяся обратно; гадалка, аферистка, официально – сотрудник эзотерической лавки Apotropaia, неофициально приторговывает травкой, таблетками и прочими снеками, государством не одобряемыми; определённо не самый лучший опекун для трёх племянников;
не замужем, детей нет;
Джордж и Табита Флинны – родители, ныне покойные;
Одри Флинн, она же Бабушка Одри – собственно, бабушка, заботливо передавшая потомству толику собственного безумия, ныне покойная;
Ниалл «Нэлл» Флинн – брат, ныне покойный;
Кларенс, Кассандра и Патрик Флинны – племянники;
Ник Трейси – начальник, друган, владелец лавки Apotropaia и вообще весьма сомнительная персона.


прошлое: когда её болезнь вступает в острую стадию, Нора выкидывает такие фортели, что, узнай о них блюстители закона, не миновать ей хорошего срока и неба в клеточку; после подобных чудес она хорошо прибирается, прячет улики и бежит, а отследить человека с подобной степенью социализации несколько проблематично, однако факт, увы, остаётся фактом;
физические особенности: биполярное расстройство, щедро сдобренное ОКР в периоды обострений, а также бог весть что ещё – Нора никогда не обращалась за помощью;
высока, худа, черты лица острые, движения нервные; волосы чисты и расчёсаны отнюдь не всегда; много татуировок, либо мистической направленности в духе «глаза Фатимы» на спине, немного кривоватого Ловца снов на лодыжке или явно самопального Валькнута, выбитого, судя по всему, чернилами для ручки на левом предплечье, либо куда более прозаичные узоры: лотос на руке, волк под ключицей, журавль на передней поверхности бедра; покрыта шрамами, как карта – линиями дорог.

Бабушка Одри улыбается и прижимает её к своему необъятному бедру; Нора – тощая девчонка в рваном платье, доставшемся ей ещё от матери – ещё плачет, но уже успокаивается: коленки заживут, отвалившуюся у туфельки подошву починит дядя Вэст с соседней улицы, а те мальчишки, что дразнили её (нищенка, оборванка, отброс), конечно, только пытались с ней заигрывать. «Мальчики, они такие», - твердит Ба, и Нора ей верит.
Мальчишки, увы, не заигрывали. Три поколения, ютящиеся под одной прохудившейся крышей, старые вещи, давно изжившие себя, но продолжающие функционировать, поскольку заменить их никогда не бывает денег; с деньгами у Флиннов вообще особо не ладится, не то что с выпивкой. Зато к пубертату успеваешь придумать тысячу и один способ забацать очередную поделку для школьного смотра талантов, используя только пробки от бутылок.
Их дом не обходят стороной – в него попросту не заходят. Ни социальные службы (учишься бояться внимания властей как огня, а потому всю жизнь прячешься в тени), ни друзья-товарищи, ни даже ближайшие соседи. В доме, впрочем, достаточно шумно: то схлестнутся в очередной неравной битве бабка и мать – их отец, фигура воистину мистическая, существует только на горстке старых фотографий, - то младший брат сотворит очередной бедлам и нарвётся на справедливое возмездие, то обнаружатся внезапно её, Норы, сигаретные запасы под наполовину оторванной половицей, и тогда знай только успевай от оплеух уворачиваться. Семейная идиллия низших сословий во всей своей сермяжной прелести. Табби, их мать, сгорает на двух работах, но платить за газ и электричество им удаётся отнюдь не всегда; продаётся всё, что только удаётся продать (жаль, детей нельзя сдать внаём), но эти случайные денежные вливания – тени, что исчезают в полдень. Скудное озерцо бюджета стремительно иссушается, проблемы не решаются, а складируются у входной двери в ожидании того единственного, кто сумел бы их разрешить. Желающих не находится.

Бабушка Одри бешено скалится и с силой, несвойственной леди столь почтенного возраста, прижимает испуганную Нору к включённой плите; пламя танцует, тянется оранжевым языком к девичьему сарафану, кажется, ещё немного, и вцепится в него огненными зубами; Ниалл – ему около одиннадцати – визжит на ультразвуке где-то в другой части вселенной. Нора упирается ладонями в стену, выгибается, максимально отдаляясь от горящего пламени, и молится. Молится.
Следы от ремня окрашивают её спину и ляжки полосками – как у тигра, только другие оттенки; у Норы это синь и красное зарево, и прятать их под одеждой пока что ещё удаётся. Она приходит на уроки физкультуры сразу в спортивной форме и после урока не переодевается (иначе возникнут вопросы и бог его знает что ещё); её одноклассницы воротят носы и называют её грязной ирландской тряпкой, но пройдёт пара лет, и они станут платить ей за травку и самопальное пойло. Эти золотые годы, впрочем, пока далеко.
Одри ревёт разъярённым медведем и разбивает о голову Нэлла тарелку, содержимое падает на ковёр – надо было есть, что дают. Одри лежит в своей комнате днями напролёт, ходит под себя – боже, эта вонь – и отказывается есть. Одри дарит внучке свой старый шерстяной шарф, холода ведь идут, пора утепляться, а месяц спустя разносит её комнату в пух и прах (Нора смотрит на руины и гадает, можно ли оправдаться перед учителем, что её домашнее съела бабушка), и скажите спасибо, что только комнату.
Ба Одри добра и нежна с ними, но лучше, чтобы она не знала, где хранятся ножи.

Нора Флинн учится выживанию, как ребёнок – алфавиту. Не отвечать на вопросы взрослых нельзя, а юлить, заискивать и забалтывать их, если постараться, можно.  Воровать грешно, но обшарь портфели младшеклашек, пока они заняты игрой во дворе, и будет тебе если не счастье, то как минимум полноценный обед; только у своих не тяни – определят и отлупят. Драться Нора избегает.
Её оценки удручают, однако успехи в подпольной торговле постепенно идут в гору: она знает, где, у кого и что можно приобрести, как пронести и кому перепродать подороже. Мальчишки, прежде забрасывавшие туалетными рулонами её дом, подстерегают её после школы и просят достать ещё той забористой дряни; Нора широко улыбается и обещает уладить вопрос в ближайшее время – и по самой разумной цене. Девочки, избегавшие её общества так долго, теперь настойчиво ищут его; даже залакированный отличницам иногда нужно оттягиваться. За дополнительную плату Нора согласна покараулить их безвольные оболочки, пока дамы релаксируют в полной нирване, и предложение пользуется ошеломительным спросом. Табита Флинн не уточняет, откуда её дочь берёт деньги, и правильно делает.
Ба Одри окончательно прощается со своей крышей и через несколько лет отчаливает к создателю, решив повеситься на чердаке; семья выдыхает с облегчением, но торопится с выводами напрасно – вскорости грозные социальные службы приходят с дурными вестями и ещё одним телом, на сей раз, разнообразия ради, мужским: Джо Флинн, некогда смотавший удочки, но позабывший перед путешествием развестись, оказывается, накидался, угодил в ДТП и остался парализован, зато жив. Милостивый закон решает, что нет решения лучше, нежели отдать его на попечение супруги; «Вот дерьмо», - говорят дети, «О боже, конечно!», - соглашается Табби, предвкушая выплаты от страховщиков.
С приездом папеньки их степенный спуск вниз по наклонной сменяется свободным падением в нищету. Страховая контора машет им ручкой и подробно объясняет, почему денег Табите не видать как собственных ушей; мать начинает пить, оба её работодателя начинают негодовать и грозить увольнением, Нэлл близок к исключению из школы за постоянные драки, зато учится зарабатывать сам, толкая загадочные пакетики за спинами учителей. Ну, а Джо Флинн не учится ничему, зато громко орёт и регулярно обделывается, и в этом он, надо признать, просто мастак. Когда Норе стало влетать от матери за неубранное за папашкой говнецо, она решает, что хватит это терпеть, набивает рюкзак нехитрым скарбом и отчаливает за горизонт; ей всего шестнадцать.

Норе везёт – поначалу. Её ноги не успевают устать от ходьбы, а деньги в кармане ещё водятся, когда она встречает двадцатиоднолетнего Дайсона Кинга, не больно умного, не шибко красивого, зато на фургоне и определённо не склонного задаваться вопросами, почему малолетка не спешит возвращаться к мамочке.
Прокуренная повозка дребезжит на поворотах и находит каждый гвоздь, оброненный на дороге; Дайс меняет шины одну за другой, матерится и пьёт будто в последний раз; Нора пытается навести в кузове хотя бы условный порядок и задорно смеётся на предложение заночевать во-он в том хостеле (милый, у нас нет денег). Ей доподлинно неизвестно, как Дайс зарабатывает на хлеб, но кузов то полон до верхов, то загадочно пуст, коробки и коробы надёжно запакованы, а заглядывать внутрь ей строжайшим образом запрещено, и она не задаёт вопросов, потому что уже знает ответ. Иногда циркуляция заказов прекращается, и тогда они сидят на самых суровых диетах и мечтают о том, как откроют собственную забегаловку и уж тогда заживут как короли; затем сомнительная торговля возобновляется с новой силой, и они продолжают бродяжничать по окрестностям, ночевать на трассе и строить далеко идущие планы.
В один момент её везение прекращается - на смену счастливым, пусть и не всегда сытым, дням приходят дни чёрные, свинцовые. Дни, когда Нора прикована к полу фургончика и неспособна даже открыть рот, чтобы попросить еды, а Дайсон орёт и суетится вокруг неё – у него же клиенты через полчаса подъедут, а девка изображает овощ! Он мужественно терпит несколько подобных эпизодов (Нора пожимает плечами и молчит, игнорируя расспросы), а на третий раз выставляет свою дорогую спутницу за дверь и оставляет в куцем номере какого-то пригородного отельчика; оплата за комнату заканчивается раньше приступа депрессии, и Нору выставляет за другую дверь уже владелец сего заведения. Она отправляется в путь.

Её отпускает. Накрывает. Отпускает вновь. Не понимая сути терзающего её недуга, Нора, тем не менее, лишней надеждой себе не льстит – она, очевидно, стала вместилищем той же дряни, что мучала некогда её бабку, спасибо текучке генов и нездоровой атмосфере родного дома; а раз Одри не сумела избавиться от заразы, значит, её внучке и остаётся только смириться и научиться с этим жить.
Она учится, и достаточно успешно: в хорошие дни перебивается временными заработками (не все, отнюдь не все желают работать с проблемным подростком), прибивается к группе полухиппового молодняка, начинает петь под гитару, гадать на картах и выносить продукты из магазинов, не заплатив за них, закручивает роман с предводительницей их маленькой банды и даже переживает за год несколько острых приступов, в один из которых лежит не шевелясь и почти что не дышит, во второй – с боем и воем бросается на мимо проходящего человека, виноватого лишь в том, что слишком громко чихнул, когда у Норы болела голова. Её хиппи нервничают, но терпят.
Конец приходит во время третьего приступа. Нора помнит его фрагментарно, будто смотрит видеокассету, из которой удалили самый интересный момент: есть затравка и финал, можно отчасти догадаться о том, что произошло в середине, и всё же место сомнениям находится. Она помнит, что их тусовка бросила якорь на задворках очередного безликого городка, было много травки и очень много пойла, а голова Норы пульсировала, и яркие огненные пятна нет-нет да возникали перед её глазами; а дальше она помнит, как обнаружила себя в кустах, измазанная в грязи по самые уши и едва стоящая на ногах, стоянка хиппи куда-то пропала, оставив только рваные следы от шин на земле, и вокруг – звенящая тишина. Когда Нора доползает до заправки, видит себя в зеркале туалета и понимает, что грязь на ней обильно перемешана с кровью, она кричит.

Вся её дальнейшая жизнь – мерное чередование лямки неудачника и ярма безумия, и неясно ещё, что из этого сильнее натирает плечи. Болезнь вносит разбалансировку, подталкивает её в спину, и каждый раз, когда Нора думает, что уж теперь-то ей можно осесть и передохнуть, происходит очередное дерьмо, вынуждающее её спешно ретироваться в неизвестность. Во время помешательства она страшна своей непредсказуемостью, граничащей едва ли не с искусством: сначала видит врага, затем выворачивает его наизнанку, в послесловии прячет улики и переходит на следующий виток этого нескончаемого ада. Иногда – редко – ей помогают временные попутчики, иногда эти же попутчики обирают её до нитки и пропадают без вести, а один раз Норе удалось застать с поличным очередного незадачливого воришку и, воспользовавшись столь удобным отсутствием свидетелей, превратить парнишку в смутное воспоминание. Немногочисленные подробности она помнит или может домыслить, в большинстве же случаев возвращается с изнанки отформатированная до нуля и пребывает в блаженном неведении.

Ей уже – сколько? – двадцать восемь; внезапно оказывается, что нельзя просто сидеть у торгового центра и гадать всем желающим, и Нора сначала ругается с полицейскими, потом просиживает штаны в участке, а по финалу, голодная и немытая, предстаёт перед судьёй. На последнем этапе с неё полностью слетают остатки спеси, и она готова называть потного лысого мужичка «Ваша честь» хоть до рассвета, лишь бы её отпустили восвояси, но потный лысый мужичок немало удивляет её тем, что не судит, а предлагает. Предлагает взять опекунство над тремя совершенно очаровательными малышами, заменив им безвременно почившего отца, который по совместительству ещё и её родной брат.
Нора в ужасе от перспектив вернуться к Кордову, но соглашается не раздумывая.
Их старый дом давно продан и сейчас, у новых хозяев, выглядит значительно лучше; то ли Ниалл не смог покрыть долги, накопившиеся ещё во времена его бабушки, и обменял жильё на трейлер, то ли это успела сделать Табби – уже не узнать; Нэлл повторил судьбу матери и окончательно спился, успев предварительно заделать троих детей (Господи, в трейлерном парке! Им что, на резинки не хватало?), и, судя по состоянию их вещей, а также всего трейлера в целом, перед смертью дела у их отца и матери шли не очень.
За дело Нора принимается с рвением. Приводит в порядок трейлер и учит младших мыть полы так, чтобы не оставлять разводов, а после уборки даёт каждому по четвертаку на сладости; деньги, отложенные в дороге на новую татуировку в нормальном салоне, тратит на зубы Кэсси (чёртовы дантисты совсем страх потеряли!); вступает в баталии с Клэнси по поводу и без, почти всегда терпит поражение, теряет терпение и злится, успокаивает себя снова и снова, но всё равно рано или поздно срывается и злится вновь; привыкает называть трейлер домом и даже находит сначала бывшего однокашника Ника Трейси, с которым у неё некогда был – нет, не угадали, не роман – совместный бизнес в школе, а затем и место в эзотерической лавке, чтобы её доходы от новых продаж можно было хоть как-то легализовать. Нора с трудом может правильно выговорить название конторы, зато у неё появляются клиенты, большинство из которых, как ни странно, желает не курнуть, а погадать на любовь и приворожить начальство (но есть и те, кто желает курнуть, и симпатии Норы целиком на их стороне).
Контакт с племяшами устанавливается медленно, но верно – а затем болезнь, временно отступившая под воздействием переезда и новых впечатлений, берёт своё, и Нора выпадает из канвы реальности, проводит в кровати дни напролёт и иногда орёт, когда нарисованные её мозгом тульпы донимают её особенно сильно; Кэсси и Патрик смотрят на неё как на худший ночной кошмар – первый взрослый, проявивший о них заботу, кажется, вот-вот отбросит коньки, - где-то на задворках бегает Клэнси, реминисценцией возвращаются воспоминания детства, и Нора путает его с родным братом, зовёт Нэллом и просит не говорить Бабушке Одри.
Затем – возврат к нормальной жизни, беспечный смех и игнорирование вопросов оторопевших от такого поворота ребятишек, счастливое приторговывание травой для располневших клерков и подарки мелким на дни рождения; непременный возврат к старой психологической яме сменяет череду хороших дней, и так по кругу. Безумие, увы, циклично.

» Родилась в Кордове в очень бедной семье, воспитана преимущественно бабушкой, страдавшей шизофренией и чем только не.
» Бежала из дома в 16 лет. Моталась по стране, перебиваясь мелкими работами и вращаясь в сомнительных компаниях. Набивала татуировки, воровала, покуривала, приторговывала.
» Дремавшее в ней биполярное расстройство постепенно пробуждалось. На первых порах Нору мучали приступы депрессии, буквально валившие её с ног, с годами добавились приступы спонтанной агрессии, приводившие порой к человеческим жертвам. До сих она успевала замести следы и сбежать прежде, чем на место действия подтянулись бы копы, благо образ жизни бродяжки и компания таких же бродяжек позволяли соблюдать анонимность. Чаще всего она не помнит, что происходило во время приступов.
» После смерти брата и его супруги трое нажитых ими детей остались сиротами; Нору выследили в другом штате и предложили ей взять над ними опекунство. Не имея возможности отказать судье и в то же время желая помочь племяшкам, она дала согласие.
» Вернулась в Кордову, смогла найти более-менее приличную работу (чтобы было чем прикрыть наличие работы неприличной) и организовать всё так, чтобы потрёпанное семейство Флиннов не голодало и не ходило в рванье, зато победить болезнь не смогла и периодически выпадает в осадок, молясь, чтобы в очередной раз не наломать дров. Во время просветов в создании Нора работает, помогает младшим с домашкой и старается убедить Клэнси, что она в полном порядке и им с детьми совершенно нечего опасаться, однако им обоим известно, как обстоят дела на самом деле.

дополнительная информация: я за любой ролевой кипиш, в котором есть место неадеквату, страданиям и нездоровому юмору (здоровому тоже буду рада); пишу медленно, но верно, посты от листа и больше (если попрёт – намного больше), от третьего лица, без птицы-тройки (господи, пожалуйста!);