LYNNE VICTORIA GELLHORN (NÉE CORBETT) // ЛИНН ВИКТОРИЯ ГЕЛЛХОРН (КОРБЕТТ В ДЕВИЧЕСТВЕ), 35
писательница (kate bosworth)

Действующие лица:
Линн Лоуренс – безумная бабка нашей Линн и вообще памятная личность.
Роберт Корбетт, 61 год - отец, фермер, владелец небольшого земельного участка в Уотерлу
Виктория Корбетт, Джоуэл в девичестве, 59 лет, - мать, домохозяйка, одна из, с позволения сказать, активисток Женского клуба (читать - бабских посиделок для немолодых любительниц перемывать чужие кости) города.   
Братья-сёстры в набор не входят.
Хаген Геллхорн, 43 года - муж (государством признанный брак номинально расторгнут так и не был), живёт отдельно, всяческие контакты с момента неофициального разрыва носят нерегулярный, эпизодический характер.
Уиллард Ньюз, 45 лет, - издатель и любезный друг, иногда - предвзятый литературный критик, никогда – любовник; американец, с нашей героиней по воле случая встретился в Торонто и таки уломал сменить место жительства.
Каматро, Дэйв и Нэнси, точный возраст в книгах не упоминается - главные герои серии The Art of Predation, персонажи, подлинное существование которых не представляет никаких сомнений для автора.
Книжная серия переводится как “Искусство хищничества”, написана в жанре, с лёгкой руки рецензентов определяемом как технотриллер («А я-то думала, фантастику пишу, вот те на!»), и состоит из двух уже увидевших свет частей - The Art of Machination и The Art of Persecution - и ожидаемого вскорости временного безымянного продолжения. Книги Линн можно отыскать и на полках Канады, хотя основной куш она сорвала в Штатах.

Богато украшенным шлейфом протянулась за красоткой Линн Лоуренс непосильными трудами заслуженная слава бой-бабы: кто как не она, едва разменяв первый десяток, уже умела затыкать рты всем окрестным мальчишкам; кто как не она вещала громче прочих едва ль не на каждом городском совете - а что вещала-то! Уму непостижимо, откуда молодая барышня могла поднабраться подобной лексики, - кто как не она один за другим пробивала окроплённые кровью прогресса нововведения, от которых и в ногу со временем идущие мужчины зачастую боязливо воротили нос? Прямолинейная и подчас откровенно грубая, она, тем не менее, обладала неким особым сортом не обаяния даже - харизмы, надёжным щитом уберегавшей от острых стрел зависти, копий обид и отравленных кинжалов наветов; сегодня затаишь за пазухой злость на наглую фемину, посмевшую во всеуслышание высмеять твой самый праздничный наряд, а завтра она подсобит по хозяйству советом столь дельным и ловким, что невольно простишь сумасбродную, но смышлёную дамочку. Слова, в конце концов, не вечны и приятной тяжестью в кошельке не осядут, а потому что ворошить прошлое.
Толки да пересуды, меж тем, ходили активно: не выныривая на поверхность социального болотца Уотерлу, не смеша демонстрировать себя той, против которой были направлены, но стремительно множась и друг дружку усиливая. Помимо бойкого нрава, вишенкой на торте венчающей иной склад характера, известна была и ужасающая, ошеломительная порой переменчивость настроения Линн; по сокрушительной синусоиде она перемещалась от жгучей ненависти до приторнейшей ласки, от кроткой - и редкой! - нежности влюблённой до гипертрофированной строптивости древней и скверной старухи, коей при всём желании не угодить; способная практически любой конфликт урегулировать элоквенциально, в иные моменты она низвергалась до откровенного рукоприкладства и замирала на волосок от того, чтобы объявить, а затем осуществить ею же надуманный самосуд. Родись Линн мужчиной, её окрестили бы не то тираном, за которого ни одну незамужнюю молодайку не отдадут, не то откровенным психом и обходили бы стороной её дом, однако симпатичное личико, ладная фигурка и хорошее происхождение - Корбетты испокон веку владели в Уотерлу участками и наживались на коровах, козах и кукурузе - послужили крепким фундаментом для более-менее хорошей репутации светской звёздочки. Да, взбалмошна, зато каков зад!
Но не задом, а приятными сердцу земельными акрами, доставшимися в ходе затейливой миграции батюшкиного наследства - разделить прижитое поровну между дочерью и тремя братьями так, чтобы не запустить механизм междоусобицы, суть дело хлопотное, - юная дива с протекающей крышей так приглянулась Бобу Корбетту-старшему. Пусть сладить с невестой удавалось, если и удавалось, порой с превеликим трудом, пусть едва ли не каждый визит к милой леди запускал в по городу циркулировавший поток слухов и шепотков свежую порцию отборного людского злоречия, статус почтенного горожанина де-юре и зажиточного фермера де-факто - вещи слишком весомые, чтобы оставить возможность оными пренебречь; а Линн всё же хороша как картинка, даром что язык у неё остёр что заточенный мясницкий нож.
Законного союза плодом явился миру Роберт Корбетт-младший, по совместительству единственный: тяжкие роды - разумеется, под крышей дома своего, ибо всё должно быть как у людей! - серьёзные опасения за жизнь дитя и роженицы и ожидаемое, в общем-то, следствие - признание полного и безоговорочного бесплодия новоиспечённой матери; быть может, в нормальной больнице, при условии своевременного оказания профессиональной помощи... А, впрочем, ну их, эти рассуждения! Дал Бог детку, пошлёт и вторую, не по годам мудро рассудила ничуть не расстроившаяся Линн. Прав, конечно, оказался доктор.
Подаренная малышу жизнь на тепличную походила разве что издали. Постоянные родительские склоки, со стороны которых и ему, горячо любимому сыну, нет-нет да перепадала парочка зуботычин различной степени заслуженности; глубокое безразличие бонвивана-отца, предпочитавшего амикошонство с пришлыми девками воспитанию собственного чада; непредсказуемые педагогические приёмы матушки, ворох её настроений, сменявших друг друга быстрее, чем Боб-младший успевал адаптироваться; индоктринированная религиозность, севшая на неподготовленный разум как плохо скроенный колючий костюм; угнетающий список обязанностей, колода которых росла с каждым годом - условия не оранжерейные, разностороннему развитию сильной и уверенной личности не поспособствовавшие. «Подрасту - съеду, сам буду жить», - обещал себе вчерашний подросток, сегодняшний юноша, да только судьба улыбнулась ему раньше, чем он успел осуществить смелую, но заведомо на провал обречённую задумку: рак лёгких за несколько месяцев съел отца, немногим позже скончалась от несчастного - якобы? - случая окончательно слетевшая с катушек Линн; уверившись в причастности сыночки к гибели благоверного своего («Колдун! Еретик! Это ты, ты проклятье наслал!») - причастности, существовавшей лишь в недрах её воспалённого рассудка, - взяла и залезла на крышу сарая, наступила на подгнившую доску и знай себе провалилась на первый этаж. Привыкшие и не к таким проявлениям сенильной дури былой красотки, местные, как положено, поохали, поужасались, но удивиться не удивились - ждать Линн можно было решительно всего.
На благостной почве внезапно обретённой свободы Роберт-младший, теперь уже Роберт-просто, с ритуальным сожжением мостов и эвакуацией в большие мегаполисы повременил. Что он сделал, так это взялся за ему оставленное хозяйство, проредил небольшое войско прежних работников фермы, разогнав самых наглых и обленившихся, нанял им на смену свежую кровь и зорким соколом принялся следить за выполнением даже самых мелочных и пустяковых указаний; не то чтобы в действительности обладал нравом столь жёстким и требовательным, скорее хотел обрести славу сурового, но справедливого землевладельца.
Слава, впрочем, оказалась колоссом на глиняных ногах: Бобу требовалось предварительно войти в боевой раж, чтобы начать рубить головы, в быту же он проявил себя человеком мягким и покладистым, а скачки напряжения, унаследованные от матери, с лихвой нивелировались в нём папиной ленцой; да и скандалов он не любил и не терпел, предпочитая иной раз пойти на уступку-другую, лишь бы не выметать из заботливо слепленной избы пресловутый сор. Работники это знали, знали и деловые партнёры; вскорости вся округа под видом почтенного смирения научилась ловко вить из героя верёвки. И, казалось бы, ждёт его печальная участь прогоревшего дельца, однако с поистине ангельским спокойствием спустился с небес на землю доблестный хранитель-херувим Виктория Джоуэл, женщина-танк под личиной девочки-соседки; история - череда однообразных витков, разве не так? Лишь только украсив безымянный палец левой руки по случаю положенным колечком, сей божий дар, подобрав юбки, принялся выбивать из должников кровные, задабривать сильных мира сего, помогать - с умыслом, всегда с умыслом - слабым, сбивать чванство с особо зарвавшихся и наживаться материальными благами себе на радость и пользу; да не сама, но всегда через мужа, умело дёргая за метафорические ниточки и подталкивая метафорические же рычажки, чтобы инфицировать Боба новой задачкой и довести до нужной кондиции для осуществления оной. Дела Корбеттов, таким образом построенные, пошли в гору; в пору было и о продолжении рода задуматься.
Рождённую под конец лета девочку назвали в честь бабки - как в воду глядели. Дрейф генетического материала выдал комбинацию, на диво схожу с оной у Линн Лоуренс, загадочная текучка ДНК обеспечила ребёнку не только близость по фенотипу, но и патологическую склонность к нервным расстройствам - а уж для прорастания последних почва в захолустной части Онтарио самая подходящая, - а людская молва поспособствовала скороспелому наследованию ещё и бабкиной дурной славы, коя с течением времени начала оправдывать себя.

Отклонения от золотого стандарта начинают проявляться в раннем детстве и по мере взросления постепенно усиливаются. В десять Викки Корбетт сидит в учительской и слушает занимательную рапсодию о дочери, с визгом забившейся в ближайший подвернувшийся угол, когда любящие одноклассники затянули самопальный хит сезона «А у нашей а у Линни чердак снова не в порядке»; сама виновница торжества о произошедшем не помнит напрочь и рассказывает небылицы о местах, которые видеть не могла, и о людях, с которыми никак не могла познакомиться. Полугодом позже в той же комнатушке Викки вкушает новую историю, опять о дочери, но уже затеявшей с однокашниками безобразную драку - Синтия Смит получила фингал, Шоне Фоулесс порвали выходную кофточку, Падди Грэймсу выбили передний зуб, а Линни Корбетт, изрядно потрёпанная и пребывающая в беспросветной атараксии, опять ничего не помнит и сочиняет побасенки. «У вашей девочки проблемы, Виктория», - мягко внушает почтенная преподавательница, но мать перебивает: «У нашей девочки никаких проблем нет», - и в голосе её звенит сталь, гудит ветер и раскачиваются в петлях неугодные протестующие.
Реакция юной леди на разносортный стресс отличается завидным разнообразием: она и несётся в самое пекло сечи, распустив боевые знамёна, и съёживается от ужаса, плачет и смеётся, наносит изысканные оскорбления и употребляет самые заштатные ругательства, иногда впадает в подобие полуступора, адекватно воспринимая действительность за исключением непосредственного обидчика, кой разделяет тотальный игнор, иногда остаётся при хорошем расположении духа и лишь беззлобно отшучивается. Викки и Боб усердно списывают сии колебания на подростковую гормональную истерию и ломку, предшествующую становлению личности, прочие окружающие менее деликатны и говорят о психопатии бабушки, перешедшей во владение внучке; меж тем пикантные - более чем - особенности темперамента всё же относительно редки и не столь ярки, как бывало у Линн Лоуренс, практически никогда не несут окраски бессмысленной жестокости и агрессии на ровном месте - если девочка заводится, то в ответ на выпад  извне, если выпадает в осадок, то благодаря продуманной тактике ровесников; при определённом желании и с некоторыми серьёзными оговорками вполне можно провести параллели с попытками защититься от суровой реальности гневом либо эскейпизмом. Наконец, беснования не выходят за известные рамки, а с некоторых пор - после полового созревания, например, или около сей временной отметки - проявляют склонность к позднему включению: вспышки страха или ярости, потеря контроля над собой и прочие сопутствующие радости амока приключаются не непосредственно при столкновении с внешним раздражителем, но после оного; через полчаса, через полдня или вовсе на следующее утро; а поскольку юная леди не питает страсть к поздним возвращениям домой или к ночным прогулкам, психические бедствия настигают её дома и развлекают преимущественно одних только родителей, заведомо обученных искусству смотреть сквозь пальцы и вовремя отводить глаза.
Причины же поведенческих аномалий искать следует не только в дурной наследственности; дьявол в деталях, как утверждает известная пословица, а детали таковы: под мишурой внешнего благополучия тихого семейного бытия Корбеттов кроется нелицеприятное болотце не самых верных воспитательных методов и не самых похвальных взглядов на жизнь. Сегодня воровать сласти со стола нельзя, завтра за аналогичный проступок похвалят за предприимчивость, послезавтра заругают до полусмерти и оставят без ужина. На этой неделе потакают всем детским капризам, на следующей осерчают без повода и проигнорируют естественные потребности, обозвав их нелепыми прихотям. Этим вечером сказку расскажут да спать уложат, а через месяц вместо каноничного колыбельного лепета ждёт рассказ о грозном и всевидящем демиурге, основное развлечение которого состоит в выдумывании оригинальных наказаний обречённым на муки грешникам - оды, достойные религиозных фанатиков и оставляющие после себя горькое послевкусие ночных кошмаров. И, разумеется, вечный бойкот адекватной терапии детских мучений под навязчивую музыку «У нас всё в порядке, лучше б за собой последили», за которой скрывается предпосыл заботы о собственной репутации в ущерб заботе о собственном ребёнке.
Очередное столкновение с опасностью действительной или мнимой, с новым эпизодом родительского произвола либо с враждебностью третьего лица с ранних лет приводит к немедленной капитуляции; Линн поднимает белый флаг и спешно уходит бродить по просторам ею же выдуманных мирков в компании ею же порождённых товарищей - искренних и преданных, не чета сверстникам из плоти и крови. По эту же сторону в забытье ведущей незримой двери остаётся лишь тело, корабль без капитана, беспомощная посудина, штурвал коей за неимением лучшего варианта захватывает определённая рандомно выхваченная с берегов подсознания эмоция - не монолит автономной личности идеального шизофреника, но некий смутный, аморфный, нестабильный прообраз, распадающийся на части, едва оказывается решена его породившая проблема. В конце концов, каждый сам, как может, формирует свои защитные механизмы. Фиктивное временное «я» служит прокладкой между неокрепшим сознанием девочки и окружением, подчас слишком сложным, чтобы его проявления можно было понять и объяснить; ведь какие подоплёки логики оправдывают дразнилки вчерашнего хорошего приятия, какие импликации делают осмысленной смерть любимого котёнка под колёсами фуры? Волнами накатывающие критические ситуации детский рассудок в основном разруливает без происшествий, однако встречаются и непреодолимые препятствия, глухие стены, кои ни обойти, ни перелезть, и Линн предоставляет новому порождению мозга справляться с тем, что ей необходимо бы научиться преодолевать самой. А раз так, образуются зияющие бреши, со временем оные множатся и накладываются одна на другую, и то целостное, что должно было вынести на конвейерной ленте взросления, по итогам остаётся местами раздробленным, разделённым на неравные, лишённые надежды на успешное срастание части. Остаётся лишь заполнить лакуны; задача, с которой бурное воображение будущего писателя быстро разделывается: раз явь себя не оправдывает, почему бы не подлатать полотно реальной жизни, дополнив его сладкими грёзами? Провалы в памяти, неизбежные спутники смены режимов и передачи власти от Линн к безымянной псевдоличности, сознание старательно маскирует всеми подручными средствами, потому воспоминания о самом конфликте либо туманны, либо значительно дополнены вымыслом, либо отсутствуют как факт.
Такое своеобразие внутреннего мира формирует богатую пищу фантазии. Хотя у Линн были и есть друзья-приятели, немногие из которых посвящены в её маленькую тайну, разве можно сравнить их с товарищами, надуманными ею лично с учётом скрупулёзной корректуры и постоянных апгрейдов? Фальсификация не вытесняет действительность, однако выступает оной сильным конкурентом; в иные моменты, когда девочка застывает на пограничье, мир вымышленный и мир действительный меняются местами. Её такое положение дел более чем устраивает.
Не найдя опоры ни в родителях, ни в их излюбленном божестве, наша героиня примеряет венец создателя на себя. Не тяготясь непосильной ношей, не ускользая в вольные степи вседозволенности - ей известно, насколько велика ответственность творца перед своим произведением, - ни эйфории, ни заботы не чувствуя, она эманирует из недр подсознания полновесные вселенные, друг с дружкой пересечений не имеющие и иметь неспособные, заселяет огромные территории живностью, кроет экзотичные общественные иерархии, устанавливает физические законы и непреложные аксиомы, невыполнимые в реальности. Наконец, одну за другой проживает истории десятков, сотен людей, людей незаурядных и многоодарённых; куда как лучше пресной экзистенции фермерской дщери. А поскольку отличить вымысел от истины маленькому ребёнку трудно, слияние сказки и подлинности разумеется само собой.

Разменяв нелёгкие школьные годы, Линн Корбетт по зову сердца, назойливым рекомендациям предков и наводкам немногочисленных старших подружек спешит продолжить образование. Викки прочит её в доктора, Боб - в юристы («Вот выучишься, мигом закабалим округу и тогда заживём!»), их дочурка впадает в неповиновение и поступает в Колледж Виктории, что при Университете Торонто. Направление литературы устраивает её более чем, припасённые ранее небольшие рассказы, основательно, правда, переписанные и дополненные, немедля рассылаются по журналам и издательствам; судьба их несладка, большинство читателя так и не найдут, а пара-тройка будет опубликована за чисто символическое вознаграждение. Получив ощутимый щелчок по носу самоуверенности, девушка затею не оставляет, но принимается усердно работать над письмом - в ход идут мастер-классы, встречи с известными и не очень писателями, великое множество прочитанных интервью и даже крупица особо отмеченных самоучителей. Подобная практика, многократно усиленная общей учебной нагрузкой, начинает ощутимо давить на плечи; Линн срывается, приходит в себя, срывается снова, пересиливает с молоком матери полученные паттерны поведения и обращается за квалифицированной помощью, коею, к слову, с первых же дней начинает пренебрегать. Хорошо, не с первых дней, пару месяцев она усердно пьёт антидепрессанты, прописанные неверный диагноз поставившим доктором - при диссоциативном расстройстве идентичности медикаментозные радости особого толка не дадут, однако при ошибочной констатации тревожных состояний и неврозов таблетки да пилюльки обычно советуют, - а затем в голове её воцаряется липкий туман, заниматься прилежно становится попросту невозможно, а выдуманные миры, держащиеся на творческом клее воображения, разваливаются и оседают; юная дева бросает лечение, силясь вернуться в пусть неустойчивое, но такое привычное прежнее состояние, снова хватает музу за хвост. Вдохновение служит ей надёжнее прочих наркотиков - и вызывает не меньшее привыкание.
К строгим вступительным экзаменам университета она начинает готовиться заранее. Сердечные заботы и приятельские посиделки получают отставку в угоду маниакальным попыткам выбить из суток лишнюю пару часов дополнительных занятий; но чем девица не пренебрегает, так это распространением мини-шедевров собственного приготовления по всем адресам, куда только доходят письма. Изредка ей отвечают, советуют, просят внести мелкие правки и серьёзные изменения; дескать, вот если бы главный герой добился ответной любви, мы бы могли задуматься о напечатании рассказа, а так сказка ни о чём и оставляет неприятное ощущение недосказанности. Сквозь зубы ругаясь, проклиная неумех-редакторов, а заодно и себя, Линн исполняет указания, с ног на голову переворачивает сюжет, наскоро оправляет декорации, едва ли не в спину персонажей подталкивает, дабы делали то, что нужно, а не то, что хочется; отправляет слепленное из абзацев чудовище обратно, повторяет невесёлую процедуру по мере возникновения у незримого собеседница новых светлых идей и по финалу получает авторский экземпляр не бог весть какого сборника. Да, не так представляла она своё счастливое будущее, однако даже самая захудалая звезда стоит всех на пути к ней разросшихся терний. 
Факультет искусства и науки всея Торонто встречает её приветливо распахнутыми дверьми; не гений-уникум, конечно, присутствием радует, но крепкий и инициативный середнячок; не без коллекции ошибок и заблуждений, зато активненький. Интерес тамошнего общества к зелёным неофитам согревает, обилие разносортных студенческих кружков будоражит кровь, толпы вдохновлённых авторов, ничуть тебе не уступающих, пробуждают к жизни здоровых инстинкт соперничества: Линн вступает в излюбленную социумом игру на выживание и собирает первые урожаи небольшого, но всё же признания. Ей искренне полюбилось читать книги - свои сочинительства и чужие фантазии - вслух, разбирать по составляющим на предмет художественных приёмов; неизбежное литературное заимствование, честно раскритикованное преподавателями, разумеется, на первых порах имеет место быть. Куда же без него.
По окончании девушка срывается с места, но спешит не домой в объятья Уотерлу, но в крупный город на постоянные заработки. Официант, внештатный сотрудник, как вершина успеха - своя колонка в небольшой дамской газетёнке; выход в свет ещё нескольких небольших рассказов; начало длинного и извилистого пути царственных брата и сестры Каматро приходится на этот же этап. Линн создаёт новые реалии, подгоняет альтернативную историю родной страны, в убедительных подробностях описывает смену порядков, ей сопутствующую гражданскую войну, приход к власти нового верховного дома, насильственную смерть главы семейства и последующее расследование старшего сына, Дэйва; поспешный династический брак и оглушительный развод Нэнси; их младшего слабоумного, а потому лишённого всяческих прав брата. Пишет в стол, и не думая прекращать и переключаться на что-либо более подходящее для выхода в продакшн; для неё сотканные из слов Дэйв и Нэнси, несомненно, реальнее соседей по дому и разносчиков пицц.
Озарённая улыбкой госпожи удачи, проходит первая встреча с Уиллардом Ньюзом, человеком, нюх которого на всяческие юные дарования острее, нежели акулий - на в океане растворённую каплю крови. Харизматичный иностранец в миг очаровывает ещё не так давно провинциальную барышню, умные речи и широчайший кругозор пленяют её, а безупречный вкус и понимание высокой кухни вызывают ничем не очернённое восхищение; разумеется, Линн согласна сходить с ним в ресторан, поделиться последней писаниной и посетить собрание литераторов, где оную писанину публично зачесть и внять припорошенной комплиментами хуле; куда угодно, иными словами. Но никогда - в постель: как ни велико очарование утончённого и многое повидавшего Уилла, женщина в Линн решительно качает головой против немедленного заключения предбрачного союза; не тот он мужчина, что мог бы зваться спутником жизни, но тот, кому имя - хороший друг.
И друг на поверку действительно оказывается славным: выбивает заказ на отдельный сборник рассказов, добивается довольно-таки приличного для неамериканца тиража - и процент себе оттяпывает также приличный, но это простительно. Дорвавшись до Дэйва и Нэнси и верно распознав в сказаниях о них пресловутую золотую жилу, полгода носится за Линн с напоминаниями, направляет по пути экспатриации – ей так и пришлось перебраться в Чикаго, родной город Ньюза, - торопит с перечитыванием, вымаливает опубликовать для честного народа небольшие пролегомены, дабы ввести читателя в альтернативную вселенную постепенно; едва получив окончательный черновик первого романа, вприпрыжку несётся по девяти кругам издательского ада, Линн своя доля подзатыльников, разумеется, не минует; один за другим тянутся месяцы, до краёв заполненные ожиданиями, и, наконец, The Art of Machination попадает на полки книжных магазинов и в новостные сводки газет (не на первую страницу и даже не на вторую, что греха таить).
Срыв обрушивается на голову внезапно, едва ли не после первой крупной выручки за книгу: вот трясущаяся госпожа Корбетт подписывает очередной контракт, а вот ещё хранящая тепло дамских пальцев ручка уже летит в висок Уилларда Ньюза и попадает точно в цель; дуракам, знаете ли, везёт. Лихая бестия, сменившая у руля хозяйку, закатывает знатнейшую истерику, ломает вещи и рвёт бумагу в мелкие клочья, затем выдыхается, и растрёпанная, взмокшая, до идиотизма спокойная Линн вновь обретается пред светлые очи своего ошалевшего издателя. Последовавших за сей печальной картиной объяснений Уиллу хватает, чтобы усомниться в первичном диагнозе необычной хвори, и начинаются долгие часы уговоров: отправляйся, душенька, к моему терапевту, чудо-специалист, боженька в белом халате, он тебе крышу и подлатает; только не вздумай задерживаться, встреча со спонсорами по-прежнему назначена на четверг! Таков он, покоритель строптивых писательниц и гроза редакторов, в трудную минуту не отвернулся, да ещё и руку помощи протянуть не побрезговал и остался достаточно деликатен, чтобы неудобную тему впредь со дна не поднимать.
Вняв совету, Линн отправляется на плановый досмотр и впервые получает более-менее точный анализ и по случаю подходящее лечение, львиную долю которого занимают чудеса психотерапии; таблеткам-пилюлькам место тоже находится.  Нервозы глушатся одним препаратом, нападки тревоги - другим, еженедельные консультации Моне Лизе подобно улыбающегося специалиста развеивают грозовые тучи недуга, и длится сие блаженство ровно до тех пор, пока в один прекрасный момент одурманенная создательница саги о Каматро не понимает, что даже имена главных героев начисто теряются в порождённом медикаментами мороке. Тогда целебные примочки отправляются в мусорный бак, а посещения доброго и всепонимающего доктора сокращаются до нескольких в месяц, а затем прекращаются вовсе: ни времени, ни сил, ни желания у Корбетт к тому времени не остаётся.

С будущим супругом она знакомится по чистой случайности, иначе как вмешательством провидения не объяснить. Привлечённый не то рекламой мероприятия, не то смутно знакомым личиком на афише, Хаген гостем мерцает на дружеском вечере, посвящённом публичному чтению отдельных глав “Искусства махинаций”, затем честно выстаивает небольшую очередь желающих заполучить автограф в коллекцию; разговор течёт свободно и без затяжных перерывов; всплывает ненароком Уотерлу, родина, общая для них обоих. Что-то от мальчонки десятком лет старше, мельком знакомого по городским улочкам и школьным коридорам, в привлекающем взоры мужчине определённо наличествует, и желание возобновить прежнее почти-что-знакомство оказывается обоюдным. Несколькими годами позже Линн Корбетт остаётся существовать лишь на обложке и титульном листе своих книг, а наша героиня привыкает отзываться на «миссис Геллхорн» и входит в роль любящей жёнушки.
В роль, правда, входит подчас излишне старательно. Острые зубы конфликтов нет-нет да и возникают и в рабочей среде, и в домашней, а стресс - сателлит для молодого писателя обязательный и неумолимый - срабатывает пусковым механизмом всё чаще и чаще: альтернативные недоразвитые личности привычно перехватывают бразды правления, в то время как единственно настоящая женщина пребывает в бессрочном отгуле. Вскоре сей маскарад начинает походить на рулетку - угадай, кто встретит тебя после работы сегодня? Злая фурия, готовая рвать и метать? Ласковая тень-супруга, туманом исчезающая под утро? Яркая, как зажжённая в темноте спичка, творческая натура, без пауз транслирующая свежие новости мира высокого искусства? Или в кой-то веке жена собственной персоной? Шустрые метаморфозы лишь кажутся забавным способом избавиться от приедающегося однообразия семейной жизни, на деле они отравляют существования обоим участникам игрища, тянут сок и заражают отчаянием. По настойчивым просьбам Хагена его благоверная возобновляет лечебные практики, но бросает, едва ей требуется повышенная концентрация внимания - вторая книга почти готова, как-никак, - снова сталкивается с частыми перепадами настроения и заново выходит на старт порочного круга. Безумие одной угнетает и второго, ставшая хронической усталость мужа провоцирует у жены новые панические атаки, следствием которых становится новое перевоплощение в чужую и незнакомую подсознательную тварь, и ужасающая карусель расстройства идентичности, кажется, растянулась из одной бесконечности в другую... Последней точкой становится издание The Art of Persecution и неминуемый накал страстей вокруг оного: дабы с чувством отпраздновать рождение второй части серии, Хаген заказывает лучшее белое полусладкое, заранее готовит симпатичную подарочную упаковку, приезжает домой пораньше, с гордой улыбкой добирается до гостиной - и едва успевает увернуться от брошенной репродукции известной картины Ван Гога, чуть-чуть разминувшейся с его головой; сама комната превращена в подпольный клуб любителей громить мебель и обдирать со стен обои, а на что похожа Линн (и деловой костюм Геллхорна, расчленённый на самые ниточки), можно даже не уточнять. К концу недели в компании последних оставшихся вещей Хаген отбывает в неизвестность и оставляет подругу жизни на милость голодающих альтер-эго.
Женщина недолго тоскует в одиночестве. Огни большого города, столь соблазнительные прежде, ныне слепят ей глаза, гул многомиллионника вызывает в ней страх; получив от матери весточку и узнав о болезни отца, хронической по природе и перешедшей в острую стадию совсем недавно, она немедля начинает паковать чемоданы и в душе даже рада сменить американский мегаполис на тихую заводь канадского Уотерлу; где, что пока скрыто пологом тайны, уже нашёл приют её не_благоверный.

Дополнительно:
Не Джослин и не Айлин и, боже вас упаси, не Линетт - Линн Геллхорн, коротко и по существу. Незатейливое первое имя не терпит сокращений и не имеет сколь-нибудь занимательных мутаций; эпиклесы оставлены древним богам - подающей надежды американской писательнице канадского происхождения они совершенно не к месту. Пишет под собственным именем, но под девичьей фамилией: публиковаться начала задолго до сокровенных “Will you? - I do”, а потому нечего путать да смущать постоянных читателей.
В ветвистом древе родословной экзотичная приправа отсутствует в принципе. Ни тебе почтенного предка, ни заезжего чужестранца, коим по негласному закону просто обязаны гордиться правнуки; тишь, гладь и запустение захолустья, сдобренные столетиями выверенными землевладельческими традициями. Первое имя изволь принять от особо знаменательной бабушки, второе бери от матери, и да - про спесь, про спесь-то не забывай!